Столетиями человечество пыталось разгадать таинство политической власти — самой мощной общественной силы, способной изменить облик страны, привести в движение широкие социальные слои, потрясти судьбы человека и мира. В то же время политическая динамика каждый раз демонстрировала где однобокость, а где недостаточность теоретических конструкций, интерпретировавших природу и свойства политической власти, заставляя дополнять сложившиеся представления, обогащать концептуальные подходы и методы анализа.
Политическая власть — явление полисубстанциональное. Однако именно эпоха модерна, как никакое другое историческое время создала такие модификации властных отношений и связей, которые проявили это качество в полном объеме, побудив ученых искать более глубокие и универсальные свойства данного социального феномена, переосмыслить обширное теоретическое наследие. Так, традиционно природа политической власти неразрывно связывалась с деятельностью государства как самого мощного института социального регулирования и центра принятия решений, с необходимостью поддержания ею интеграции социума, множественностью ресурсов, институализацией ролевых функций управляющих и управляемых, с рядом других черт, которые, как видно, в основном интерпретировали особенности системы государственного управления. В то же время сегодняшний опыт стран, пытающихся осовременить свои экономические и социальные структуры, демонстрирует, что власть государства в процессе реформирования подвергается постоянному преобразованию в иную форму политических связей —влияние, а реализация полномочий его центральных органов нередко не объединяет, а атомизирует общество; лица и группы, обладающие официальными полномочиями, зачастую не могут реализовать преимущества своего положения и статуса; критика организованной общественности нередко никак не влияет на коррекцию правительственного курса, в то время как становящийся все более закрытым процесс принятия государственных решений обладает крайней чувствительностью к малейшим теневым движениям в истеблишменте и т.д. Иными словами, каверзы и парадоксы переходных отношений заставляют искать глубинные основания политической власти, способные более убедительно объяснить природу этого феномена
Однако необходимо отметить, что усиление потребностей в уточнении природы и специфической сущности политической власти перманентно сталкивается с рядом традиций, которые тормозят ее концептуальное осмысление. Прежде всего это весьма характерное для отечественной науки ее отождествление с государственной властью (В.М.Колдаев, В.П.Пугачев, Е.М.Харитонов и др.) или полная идентификация с понятием "политика" (Р.Даль, М.Дюверже), а также сближение с различными формами юридической власти (Б.И.Краснов). Не менее редким явлением выступает и подчас неразличимое использование учеными понятий "политическая власть" и "власть". По сути, такой, казалось бы, не великий грех на деле предполагает акцентацию не отличительных, а универсальных черт политической власти, не специфицирующих, а объединяющих ее с другими модусами общссоциальной власти — экономической, моральной, правовой и др.
Естественно, что без той или иной интерпретации природы власти невозможно понять и особенности власти политической. Вспомним, что в основании ряда парадигмальных подходив лежат, к примеру, попытки обнаружить источники данного явления в живой и даже неорганической природе, т.е. за пределами социального. В этом плане нередко пытаются интерпретировать в категориях "власти" отношения приматов или же придать понятийную наполненность выражениям "власть природы над человеком" или "власть человека над природой". Думается, что в таких случаях мы имеем дело скорее не с научными, а с аллегорическими, художественными оценками неравновесных отношений, которые имеют место либо в живой природе, либо в природно-социальном гомеостазе. По нашему мнению, было бы глубоко ошибочным рассматривать в качестве властных любые проявления несоответствия, дисбаланса или асимметрии в отношениях сторон, что лишило бы категорию "власть" какой-либо понятийной специфичности.
Так что наиболее оправданно и продуктивно рассматривать власть в качестве порождения социальной материи, результата функционирования и развития человеческого сообщества. В свою очередь власть политическую целесообразно трактовать как разновидность существования социальной власти в одной из сфер общественной жизни, но при этом полноценно рефлексируя ее отличительные черты и особенности.
Конечно, среди приверженцев этого — согласимся, доминирующего — "социального" подхода наблюдается немало разногласий в вопросах определения сущности власти. Несколько огрубляя различия в точках зрения на такой тонкий предмет, попытаемся выделить два основных теоретических направления, сложившихся на сегодняшний день (тем более что существует уже некий прототип подобной классификации)1
Прежде всего это — назовем их условно атрибутивно-реляционистскими — концепты, развивающие так называемую линию Вебера и связывающие сущность власти с различными свойствами человека и сторонами его индивидуальной (микрогрупповой) деятельности. Эту своеобразную "философию человека" раскрывают разнообразные теории, усматривающие суть власти в волевых (Гегель), силовых (Т.Гоббс), психологических (Л.Петражицкий) и других свойствах и способностях человека или же в использовании им определенных средств принуждения (инструменталистские теории), в поведенческом взаимодействии индивидов (Г.Лассуэлл), а также иных подобных свойствах и сторонах человеческой деятельности. При таких трактовках сущность собственно политической власти, как той или иной формы реализации человеческих свойств и устремлений, непосредственно связывается с реализацией интересов (намерений, целей, установок и проч.) индивидуального или группового субъекта, с используемыми ими средствами, ресурсами и институтами властеотношений. Эти интерпретации фундаментальных свойств анализируемого нами явления как бы знаменуют собой ответ на вопрос: "для кого", в чьих интересах используются политические полномочия того или иного субъекта, кому принадлежит власть? В то же время таким воззрениям противостоят точки зрения, трактующие суть власти в качестве надперсонального, безличного, анонимного свойства (макро-, мезо- или микро-)социальной системы, принципиально не сводимого к характеристикам индивидуального или группового субъекта. Это направление — обозначим его в качестве системного — представлено структурно- функциональными (Т.Пар-сонс), нормативно-институциональными (Э.Мейер), интеракцио-нистскими (П.Блау), классово-волевыми (Ф.Энгельс), коллективно-психологическими (С.Франк), информационно- коммуникативными (Ю.Хабермас), постструктуралистскими (М.Фуко) и некоторыми другими аналогичными по сути теориями. В своих крайних вариантах эти подходы интерпретируют власть как некое "отношение отношений", имманентное всему социальному, не локализуемое в пространстве ине способное принадлежать кому-либо из субъектов явление. Как пишет, например, М.Фуко, "власть везде, не потому, что она охватывает все, а потому, что она исходит отовсюду"2
Понятно, что такие концепты акцентируют те стороны и механизмы осуществления политической власти, которые дают ответ на вопрос: "над кем" осуществляется властное доминирование? Причем политическая власть здесь, по сути, отождествляется не только с политическими, но и нередко со всеми социальными отношениями.
Как видно, эти два подхода делают упор на разных, реально существующих сторонах власти как общественного явления, соответственно предполагая и некие смысловые границы интерпретации специфики власти политической. Впрочем, признание реальности тех аспектов власти, которые используются в качестве основы для ее концептуальной интерпретации, не устраняет необходимости выбора между этими подходами.
Как нам представляется, для выбора приоритетов следует воспользоваться подходами, прежде всего интерпретирующими власть как порождение отношений социальной зависимости и обмена деятельностью (П.Блау, Х.Келли, Р.Эмерсон и др.,», а также идеями, закладывающими в ее основание представления об асимметричности такого рода отношений (Д.Картрайт, Р.Даль, Э.Каплан и др.). При этом наиболее широкими категориями, способными объяснить происхождение социальной власти, будут категории "активность" и "взаимодействие".
Не касаясь характеристики всего спектра причин, определяющих социальную активность человека, укажем лишь на то, что используемые им средства взаимодействия с другими людьми определяются двумя крайними типами коммуникации — сотрудничеством и конкуренцией. Причем особые соотношения этих форм активности возникают в тех зонах социального пространства, где действующие субъекты связаны таким типом взаимной зависимости, который не дает одной стороне достичь поставленных целей без другой. И там, где сотрудничество не приносит необходимого сторонам результата, взаимное влияние начинает перерастать в попытку обеих сторон добиться преимущества путем доминирования и преобладания над другой. Поэтому там, где в социально-асимметричных условиях той или иной стороне удается навязать партнеру-сопернику собственные намерения, цели и желания, когда на базе отношений взаимозависимости возникает новый тип взаимодействия, при котором доминирует одна и подчиняется другая сторона, там и формируется явление, которое можно обозначить как власть.
Этот краткий аналитический эскиз позволяет, на наш взгляд, не только определить некие приоритеты в толковании природы власти, но и соответствующим образом расставить ряд акцентов, на которые так или иначе обращают внимание исследователи этих каузальных отношений. Итак, власть прежде всего выступает как интерактивный процесс (Т.Болл); она формируется в зоне взаимозависимости сторон и представляет собой определенный моду: влияния субъекта, фиксируя ту его степень, когда происходит преобладание, навязывание устремлений одной стороны'другой, т.е. возникает состояние подчинения последней; власть — это диспозиция субъективного доминирования, возникающая при реальном (а не потенциальном, должном), основанном на использовании различных средств и ресурсов доминировании одного субъекта, это не возможность подчинения, а подчинение де-факто. При этом власть может существовать даже при отсутствии осознания нового положения и соотношения сил как со стороны доминирующего субъекта, так и со стороны подвластного. (Именно осознание и наличие чувств подвластности расценивались в прошлом многими российскими учеными, в частности Н.М.Коркуновым, Б.Н.Хатунцевым и другими, как явление, кон- цептуализирующее власть.)
Власть существует до тех пор, пока данное соотношение не будет уравновешено активностью другой стороны, пока не будет достигнуто равновесие их взаимных усилий (состояние безвластия). При этом достижение баланса усилий (эквилибр) может заново поставить вопрос о переходе сторон либо к формам сотрудничества, кооперации или же вовлечения в новую конкуренцию для завоевания доминирования.
Чтобы удержание власти осуществлялось более длительно и стабильно, доминирующая сторона, как правило, использует различные средства воздействия — от авторитета и убеждения до физического насилия, пытаясь при этом инстнтуализировать наиболее удччную для себя форму взаимодействия. Причем, чем больше институциональные условия будут совпадать с целями и способами действия субъекта власти, тем меньше он будет тратить энергии и ресурсов для достижения реального доминирования. При этом последнее будет протекать в более мягких формах.
Что при таком подходе является основополагающим — воля, способствующая перенесению намерений субъекта из сферы сознания в область практики или сила, обеспечивающая необходимое для доминирования навязывание позиций той или иной стороны, т.е. подчинение? Это непростой вопрос. Думаем, не будет большой ошибки предположить, что данные два компонента в равной степени необходимы для сущностной характеристики явления власти. Наиболее близкой нашему разумению природ»! этого явления служит традиция, идущая в отечественной науке от А.С.Ященко и Н.М.Кор-кунова и в настоящее время поддержанная О.М.Ледяевой, характеризующей силу как "существенную особенность" власти, а подчинение как ее "существенную всеобщность"3
Как нам представляется, предлагаемое понимание источников власти позволяет уточнить ряд дискуссионных моментов. Власть, к примеру, не может отождествляться ни со своими отдельными средствами (насилием), ни с институтами (социальной организацией в целом или же государством в сфере политики), ни с волевыми действиями одного доминирующего субъекта. Упомянем в связи с этим, что кризис так называемой "волюнтарной" теории власти в конце XIX в., да и постоянная критика такого рода подходов, сегодня в немалой степени связаны именно с тем, что волевая активность признавалась присущей только доминирующей стороне, при этом забывалось, что власть всегда представляет собой столкновение воль разных субъектов социального взаимодействия.
Показательно, по нашему мнению, что власть при вышеизложенном толковании может быть связана не только с реализацией интереса субъекта, но и выступать формой его объективно необоснованных, немотивированных действий, тем не менее способных преодолеть сопротивление контрагента. Значимость субъекта как отправного пункта формирования власти подтверждает и то, что именно от него зависит и характер ее функционального назначения. Иными словами, только позиция человека определяет, рассматривать ли власть в качестве цели индивидуальной (групповой) активности или же относиться к ней как к определенному средству регулирования совместной деятельности.
Из сказанного следует, что врожденное, иссушающее человека "стремление" к власти, "пластический инстинкт" ("дьявол человеческой истории", по определению М.Бакунина) у одних и "рефлекс повиновения" у других (на чем до сих пор настаивает множество авторов, рассматривая наличие этих чувств как главный источник власти) могут быть лишь у определенной группы лиц (например политической элиты), но отнюдь не у всех. Как свидетельствуют некоторые исследования,4 человеку в среднем вполне достаточно оказывать на других то или иное влияние, что в целом вполне удовлетворяет его социальные потребности в самовыражении. Потребность же во власти — слишком сложное вторичное чувство, чтобы его постоянно испытывало большинство людей. Так что человеческая потребность в доминировании не может носить универсальный характер и как источник власти имеет в целом временное и ситуативное значение.
Весьма принципиально, что воле-силовая интерпретация власти демонстрирует, что последняя не может быть тождественна всему социальному пространству. Это вытекает хотя бы из того, что данный тип взаимосвязей не существует в отношениях социального баланса, или же из отсутствия достаточно жестких функционально-ролевых зависимостей, предполагающих необходимость конкурентного взаимодействия сторон. Власть — это некий сгусток социального пространства, формирующийся лишь в его определенных частях, а следовательно — весьма специфический механизм, применяемый для регулирования только определенных фаз конфликтов и противоречий. При этом сами общественные взаимозависимости (например ролевых функций в рамках того или иного целого) субъектов необходимо расценивать не как имманентное свойство власти, как полагают некоторые авторы, 5а лишь как предпосылку ее формирования. В политике, например, хорошо видно, что, предположим, геополитические зависимости тех или иных стран далеко не всегда преобразуются в отношения властвования—подвластности между ними.
Обозначенный подход позволяет, по нашему мнению, выделить и ряд свойств социальной власти, составляющих универсальное содержание любых ее модусов и проявлений, в том числе власти политической. В этом контексте прежде всего следует отметить свойство асимметричности отношений власти, характеризующее неравенство возможностей, прав, прерогатив и полномочий субъектов, оказавшихся у них в результате установившихся отношений доминирования—подчинения.
Важным свойством власти является ресурсность, которая не просто связывает ее сущность с наличием тех или иных средств, с чьей помощью обеспечивается доминирование—повиновение, а демонстрирует, что формирование таких отношений может быть достигнуто только в определенном отношении, на том или ином основании. Отсюда следует, что один и тот же субъект может быть властвующим в одном отношении и подвластным — в другом. Это же свойство свидетельствует и о том, что в зависимости от типа ресурсов отношения властной зависимости формируются как иерархические, отражающие большую или меньшую значимость тех или иных ресурсов для обеспечения доминирования.
Стоит отметить и комбинированный характер властного взаимодействия, демонстрирующий, что власть появляется на пересечении усилий, воль и устремлений различных сторон, представляя в конечном счете некое среднеарифметическое между влиянием субъекта и силой сопротивления объекта (Д.Картрайт).
Следует отрефлексировать и свойство кумулятивности, означающее, что изнутри, со стороны доминирующего субъекта (при условии неизменности его устремлений), власть, по сути, ничем не ограничена и стремится к постоянному расширению зоны своего влияния. И только с внешней стороны власти ей может быть/поставлен предел. К слову сказать, это прекрасно иллюстрирует одну политическую истину: населению нужно больше рассчитывать нс на достоинства лидера, а на создание социальных конструкций, способных контролировать, а в известных случаях и предотвращать его действия.
Принципиальным значением обладает и свойство инверсионно-сти власти, показывающее, что ее полюса (пребывание одной стороны в качестве доминирующей, а другой — в качестве подчиненной) могут весьма динамично менять свои значения. Иначе говоря, в зависимости от интенсивности спора, динамики конкуренции, перечня применяемых средств и ресурсов в рамках одного и того же типа отношений субъект и объект власти могут меняться местами.
Обладает власть и конструирующими способностями. Иными словами, она является источником (если не всех, то большинства) социальных преобразований, осознанного проектирования и строительства общественных отношений. В этом смысле власть — не просто регулятор, но и конструктор социальности, средство расширения (сужения) и преобразования социального пространства.
Выделенные атрибутивные свойства социальной власти показывают нам, что и в политическом пространстве существуют особые (в противоположность взаимоотношениям союзничества, партнерства, сотрудничества, кооперации) отношения доминирования—подчинения, которые придают политической конкуренции определенную напряженность и обладают способностью перестраивать связи и отношения партий, функции государственных органов, модифицировать строение институтов, манипулировать массовыми представлениями населения и через эти элементы оказывать целенаправленное воздействие на все общественные отношения.
Однако политическая власть как целостное явление наряду с общесоциальным содержанием обладает и рядом специфических свойств, раскрывающих свое особое измерение. В этом смысле следует принять во внимание то, что политика прежде всего представляет собой поле конкуренции групповых субъектов. Правда, сторонники постструктуралистских подходов полагают, что нет принципиальных различий между тем, как взаимодействуют индивиды, и тем, как взаимодействуют группы (М.Фуко). Но в этом-то, как нам представляется, и кроется едва ли не основной источник их "обмана зрения" на природу политической власти.
Групповой субъект не может не только обеспечить себе то или иное доминирование в политической сфере, но и вообще стать участником этой "игры всерьез", если не сумеет организовать систему представительства собственных интересов. И именно поэтому он властвует в обществе по-особому. Его доминирование не может осуществляться вне создания определенных структур, обеспечивающих артикуляцию и агрегирование интересов, без установления процедур представительства интересов и граждан, без процессов политической стратификации. Принуждают объект политической власти определенные институты, социально- организационные структуры, нормы, законы и другие приводные ремни группового властвования, актуализирующие цели и намерения этого сложносоставного субъекта власти и обеспечивающие труднейший путь перемещения политической воли в социум. Причем эти механизмы политического доминирования претерпевают существенные модификации, когда дело касается не столько формирования, сколько воспроизводства, поддержания властных связей.
Важно учитывать и то, что любая политическая власть в большинстве случаев связана с преобразованием группового интереса в ту или иную форму выражения общесоциальных потребностей и соответственно с установлением специальной системы норм, санкций и требований к массовым формам поведения. Таким образом политическое властвование неизбежно приобретает форму надперсонального давления, трудно редуцируемого, порой даже к интересам реально доминирующего субъекта. Интересно, что многие российские ученые — в основном анархисты (и не только), в XIX — начале XX в. активно разрабатывавшие данную проблематику, считали, что власть норм и законов — это "не власть" или в лучшем случае особая, "не общественная" власть (М.Бакунин, А.Л.Гордин, Л.М.Магазинер), которая требует либо уничтожения, либо каких-то особых форм примирения с обществом. Это свойство отстранения политической власти от своих субъектов (но не носителей!), внешнего отлета нормативной системы от се творцов и, возможно, даже отчуждения народа от власти, видимо, и предполагает трудность ее определения как формы доминирования конкретного исторического субъекта. Действительно, при таком подходе власть внешне выступает как некая предписывающая поведение людей матрица и даже как демоническая сила, которая "никогда не находится в чьих-то руках, никогда не присваивается'"'. Такое видение подкрепляется еще и тем, что в реальном времени человек (отдельные группы) попадает в уже более или менее устоявшуюся систему властных отношений, закрепленных соответствующими структурами и инсти-туализированным действием политических ассоциаций. В этом смысле для многих исследователей спасительным ходом является подмена анализа природы и сущности политической власти характеристикой механизмов ее осуществления. В результате чего данный феномен интерпретируется как глобальный "регулятивный механизм" социальных отношений.7
В отечественной науке не раз высказывались точки зрения, связывающие специфику политической власти с механизмом и процедурами ее реализации в обществе. Например, особенность этого феномена ассоциировалась с формированием политическим субъектом отношений с общностью, интересы которой он выражает (по так называемой оси представительства), с социальными институтами и группами элит (по институциональной оси), а также с осуществлением конкретных технологий решения конкретных проблем (по собственно политической оси). 8Отличительными чертами политической власти А.Г.Здравомыслов считает умение субъектов интерпретировать социально значимые категории (например "интересы народа"), публично называть, формулировать оценки явлений и отношений, провоцировать конфликтные ситуации и обеспечивать выбор необходимых средств политической борьбы. 9Подобные мнения и оценки можно продолжать. Однако совершенно ясно, что хотя механизмы осуществления политической власти крайне важны для технологической характеристики последней, все же онтологически они являются производной и вторичной величиной в системе ее базовых свойств.
Для уточнения сущности политической власти принципиально и то, что претензии на властвование в политической сфере любых групповых сообществ неизбежно вращаются вокруг перераспределения полномочий самого мощного социального института — государства как системы органов, обладающих правом на легальное применение насилия в масштабах всего общества. Так что даже, предположим, статус партийной (как разновидности) политической власти прежде всего означает не доминирование партийного аппарата над своими членами или над другими партиями и ассоциациями, а способность данной организации распоряжаться той или иной частью государственных ресурсов. В этом смысле у партий, движений, групп давления, клиентел, парандел и т.п. политических объединений собственных возможностей может хватить или же на контроль за высшими органами государственного управления (например в крайней форме доминирования — политическом господстве), или же на контроль за его отдельными (центральными, региональными, местными) структурами, распоряжающимися частичными (материальными, информационными, организационными и т.д.) ресурсами. Таким образом в обществе выстраиваются многомерные иерархии властных политических отношений, которые особенно усложняются в рамках переходных процессов, способствующих появлению различных центров влияния и власти.
Однако политическая власть ни в коем случае не тождественна государственной власти, представляющей собой пусть самую мощную, но тем нс менее всего лишь одну из се форм. И вообще необходимо иметь в виду, что не все действия государства, не все принимаемые на государственном уровне решения могут носить политический характер.10
Нельзя не сказать и о том, что в политическом пространстве формируются и специфические источники дополнительной энергетики, представленные амбициозными усилиями элитарных кругов. То, чего нельзя было утверждать применительно к социальной власти, — о съедающем людей желании властвовать — в полной мере применимо к се политической сфере. Если, предположим, в семье властью может обладать человек, волею случая занесенный в эпицентр подобного доминирования, то в политике функции политической элиты (может быть, за исключением известной доли чиновников, по долгу службы исполняющих ряд высших функций государственного управления), как правило, выполняют люди, желающие и добивающиеся власти. Политическая история просто изобилует примерами того, когда эгоизм, амбиции, неуемное честолюбие лидеров становились причинами политических свершений. Так что без этого источника самодвижения и саморазвития политическая власть наверняка утратит свои уникальные социальные свойства.
Кратко перечислим ряд специфических черт описываемого нами феномена. Так, стоит отметить, условно говоря, персонально-волевой характер политической власти. Суть этой характеристики состоит в том, что силовое воление в политической сфере предполагает наличие совершенно определенного субъекта, наделенного определенными умениями создавать и поддерживать статус властного доминирования, преодолевать боковые включения со стороны других участников политической игры, поддерживать нормы и стандарты данной системы связей и отношений.
Вспомним в этой связи Маркса. Его учение о превращении "класса в себе" в "класс для себя" как условия осуществления исторической миссии пролетариата практически не предусматривало осознание этого исторического субъекта в качестве "класса, способного осуществлять свои цели посредством власти" (т.е. приверженец диалектики вместо триады сформулировал диаду). Считалось, видимо, что умение властвовать имманентно принадлежит историческим субъектам, только лишь осознавшим свои классовые интересы. Стоит ли удивляться тому, что под видом власти одного класса к государственным высотам пришли совершенно другие слои, более умелые в использовании властных прерогатив государственной машины. И сегодняшний опыт российской модернизации дает массу примеров того, как люди (группы), даже обретая власть, не могут удержать ее, так и не сумев добиться необходимого для себя результата, использовать завоеванные высшие полномочия и статус.
Так что политическая власть — по крайней мере как относительно устойчивое в социальном плане явление — обязательно предполагает наличие определенного субъекта, наделенного не "исторической миссией" и не формальными прерогативами, а умеющего устанавливать и поддерживать отношения властного доминирования (партии, лобби, корпорации и др.) в условиях политической конкуренции.
Имея в виду структурные характеристики политической власти, следует отметить ее многоуровневый характер, т.е. специфику организации этого явления на так называемом мегауровне (характеризующем распространение функций национального государства на международные отношения), макроуровне (выражающем деятельность центральных органов государства и функционирование основных политических отношений), мезоуровне (раскрывающем деятельность министерств, ведомств и других государственных администраций, контактирующих с гражданским обществом) и микроуровне (освещающем отношения самоуправления и самоорганизации внутри гражданского общества)". Иными словами, политическая власть всегда существует как сложноорганизованное многоуровневое явление, предполагающее внутреннюю градацию своих институтов, форм организации и сфер применения.
Структурные особенности политической власти выражаются также и в наличии у нее различных форм обеспечения группового доминирования. Важно отметить, что политическая власть осуществляется не только в публичном виде, символизируя явное взаимодействие властвующих (управляющих) и подвластных (управляемых), наличие друг у друга определенных взаимных обязательств, норм и иных компонентов, характеризующих ее как форму управленческого соучастия элит и неэлит. Наряду с этим в любом политическом пространстве (и на любом уровне) существуют также и формы полускрытой (например в виде решающего воздействия лоббирующих структур на центры принятия решений), а также теневой, неявной власти (характеризующей либо доминирование неформальных группировок элит, либо криминальных сообществ, успешно поставивших себе на службу государственные институты, либо органов тайной политической полиции, армейских группировок и других аналогичных структур, де-факто доминирующих в определении политических целей государства).
Рассмотренная со своей процессуальной стороны, политическая власть представляет собой, условно говоря, сложную комбинированную деятельность. Иными словами, осуществление групповым субъектом артикуляции, агрегирования и организации сложносоставной воли неизбежно предполагает выработку некоего компромисса между сторонниками различных позиций по тем вопросам, которые и вызвали вовлечение этой группы в политическую игру. Тем самым политическая власть предстает как непрерывный процесс выработки и поддержания единой групповой позиции, постоянно в той или иной степени меняющейся под влиянием мнений участников, а также в силу изменений обстоятельств, отношений с партнерами и соперниками.
Рассматривая политическую власть как определенную форму взаимодействия элиты и неэлиты, необходимо подчеркнуть сущност-ное значение форм поддержки той или иной группой населения избранного политического курса (типа правления, способов властвования и др.), т.е. легитимность правления. В классическом виде на макроуровне легитимность политической власти совпадает с легальностью, т.е. с закрепленным законами правом осуществлять власть и управление обществом. Однако в реальности источники и формы легитимации власти в политической сфере исключительно разнообразны. И многие из них (особенно в переходных условиях) вступают в противоречие с легальным характером власти. Так или иначе, но кризис легитимносги неизбежно означает и кризис политической власти, ту или иную утрату ею своих концептуализирующих качеств.
Принципиальное значение для атрибутивной характеристики политической власти имеет и идеология. Значение этой компоненты двояко: во-первых, именно ее наличие олицетворяет специфику тех политических позиций и целей, которые занимает группа, участвующая в борьбе за передел власти (тем самым идеология выступает духовной основой артикулирокания и агрегирования интересов); во-вторых, сама власть используется для того, чтобы обеспечить тем или иным взглядам, картине политического мировосприятия наибольшее распространение (тем самым идеология выступает как средство расширения властных прерогатив и самоцель применения власти в политики).
Отметим также, что принижение роли идеологий и вообще информационно-духовных компонентов политической власти превращает не только власть, но и саму политику во внутренне предопределенные явления. Идейные соображения, эмоциональные реакции, манипулирование, героизм и циничная конъюнктура — все, что свидетельствует о свободном и непрограммируемом выборе человека, остается за бортом. Сама политика, формирующаяся в поле притяжения власти, выступает в таком случае как внутренне предопределенное явление, как способ предначертанных действий взаимодействующих субъектов, как явление, запрограммированное статусами и положениями взаимодействие субъектов.
Особо следует подчеркнуть функциональные войства политической власти. В отличие от традиционно подчеркивавшейся потребности в поддержании ею общественной интеграции, думается, точнее было бы сказать о ее преобразовательном назначении. Это самое мощное орудие социальных трансформаций, содержащее возможность противостояния различным видам сопротивления, противоположному влиянию объективных факторов, социокультурной среде. Именно поэтому политическая власть может не только объединять, но и дезинтегрировать общество.
Кратко обозначенные свойства политической власти, думается, дают нам возможность сформулировать и ее понятийное определение. Итак, политическая власть представляет собой систему нормативно и институционально закрепленных социальных отношений, сформированных на основе реального доминирования той или иной группы в использовании прерогатив государства для распределения разнообразных общественных ресурсов в интересах и по воле ее (группы) членов.Надеемся, что подобного рода подход внесет свою лепту в дальнейшее расколдовывание сути этого загадочного политического явления, а также его роли в жизни человека и общества.
Источник: http://Вестник МГУ, Серия 12, "Политические науки", 1997 №6 Проблемы политической науки |
