Сущность натуралистического
подхода к политике.
С помощью натуралистической парадигмы ученые пытаются
объяснить природу политики, исходя из доминирующего значения факторов внесоциального характера. В отличие от принципов теологического подхода
в основе этой группы идей лежат воззрения рационального толка. В своей
совокупности они открывают возможности для попыток обоснования приоритетности
природных источников политической жизни, выступающих либо в виде
физико-географической среды, либо различных свойств живой природы, включая
биологические характеристики самого человека. Учитывая разнообразие подобного
рода факторов и предпосылок, действующих в рамках этого широкого круга явлений,
можно говорить и о различных ответвлениях внутри натуралистической парадигмы.
Так, если в качестве основных детерминант, определяющих
формирование и развитие политической жизни, рассматриваются территориальные,
экономико-географические, физико-климатические и другие аналогичные явления, то
можно признать наличие географического подхода.
Концепции, авторы которых объясняют природу политического поведения как одну из
форм эволюции и адаптации организма к условиям его существования, сложившуюся
под влиянием естественного отбора, как результат действия его физиологических
механизмов, образуют так называемый биополитический подход. Те же концепции, где в качестве исходного начала, объясняющего
природу политики, рассматриваются врожденные психические свойства человека, его
эмоциогенные, инстинктивно-рефлекторные черты и механизмы поведения, составляют
психологизаторский
подход. Рассмотрим эти подходы и
соответствующие им идеи более подробно.
Географическая парадигма.
В целом идеи о влиянии географической среды на политику
высказывали еще Гиппократ, Платон, Аристотель и другие античные мыслители. Но,
видимо, основателем доктрины, объясняющей природу политики воздействием
географических факторов, можно считать французских мыслителей Ж. Бодена (XVI
в.), сформулировавшего теорию влияния климата на политическое поведение людей,
и Ш. Монтескье (XVII в.), первым связавшего форму государственного устройства с
размером занимаемой им территории. Так, Ж. Воден в одном из своих трудов писал,
что народы умеренных областей более сильны и менее хитры, чем народы Юга. Они
умнее и сильнее, чем народы Севера, и более подходят для управления
государством. Поэтому великие армии пришли с севера, тогда как оккультизм,
философия, математика и прочие созерцательные науки были порождением южных
народов. Политические науки, законы, юриспруденция, искусство красноречия и
спора ведут свое начало от срединных народов, и у них же возникли все великие
империи: империи ассирийцев, мидийцев, персов, парфян, греков, римлян, кельтов.
Сформулированные Боденом представления о фатальной связи общества со средой были развиты впоследствии
Ш. Монтескье, который писал: «Если небольшие государства по своей природе
должны быть республиками, государства средней величины - подчиняться монарху, а
обширные империи – состоять под властью деспота, то отсюда следует, что для
сохранения принципов правления государство должно сохранять свои размеры и что
дух этого государства будет изменяться в зависимости от расширения и сужения
пределов его территории»11.
Впоследствии, особенно на рубеже XIX-XX вв., эти идеи и
представления получили интеллектуальную поддержку ученых, которые выдвинули
идею сопоставления истории человечества с историей природы (К. Риттер),
сформулировали антропогеографические принципы политических исследований (Ф.
Ратцель, Г. Маккиндер) и электоральной географии (А. Зигфрид), обосновали самые
разные сценарии международной стратегии государств (К. Хаусхофер, А. Мэхэн и
др.), оформив таким образом относительно самостоятельные научные направления –
геополитику и политическую географию.
За долгие годы эволюции географической парадигмы как
формы политической мысли решающее значение в объяснении природы политики
придавалось разным факторам, к примеру, «хартленду» - срединному «сердцу»
земли, включающему районы Евразии (Г. Маккиндер), «римленду» - освещающему
мощь океанических держав (Н. Спайкман), элементам «почвы»,
характеризующим: положение страны, пространство и границы (Ф. Ратцель), либо
определенным тенденциям в развитии географической среды, в частности идущему с
Востока на Северо-Запад «иссушению Земли» (Э. Хантингтон), и т.д.
11 Монтескье Ш. Е. Избранные произведения. М., 1955. С. 266.
Тем не менее суть подхода, географической парадигмы
оставалась прежней: политические процессы неизменно признавались зависимыми от
географической среды в целом или ее отдельных компонентов. Смысл данной
парадигмы А. Тойнби сформулировал так: все стимулы к развитию цивилизаций
растут строго пропорционально враждебности среды. Потому-то и политическое искусство
коренится в борении с этими силами и является специфическим ответом на вызовы
среды. В ряде теорий однозначность геодетерминизма значительно смягчалась.
Например, представители так называемой школы «человеческой географии» (Ж. Брюн)
утверждали, что географическая среда представляет собой лишь канву человеческой
деятельности, давая человеку возможность «вышивать по ней свой рисунок». Идеи
этого географического поссибилизма (фр. possibilite - возможность) значительно
оживили и усилили теоретическую аргументацию географической парадигмы, позволяя
более гибко и реалистично объяснять влияние природной среды на политические
процессы.
Неразрывная связь данного концептуального подхода с
практическими проблемами, т.е. возможность объяснить с его помощью те или иные
стороны поведения государств или других политических акторов, способствовала
формированию особой отрасли политологических знаний - геополитики. Впервые данный термин выдвинул шведский ученый Р. Челлен
в конце XIX в. Первоначально задача геополитики виделась в анализе
географического влияния на силовые отношения в мировой политике, связанной с
сохранением территориальной целостности, суверенитета и безопасности
государства. Впоследствии представители геополитики стали более широко
трактовать отношения политически организованного сообщества и территориального
пространства, пытаясь выявить особую логику властных взаимодействий,
формируемую государствами (институтами) в зависимости от физико-географических
факторов (наличия сухопутных или морских границ, протяженности территорий и
т.д.).
В целом геополитика трактует территорию, географическое
положение страны как уникальный политический ресурс, определяющий возможности
государства в деле своего жизнеобеспечения, развития торговых, финансовых и
других отношений. Соответственно геополитика породила целый ряд частных теорий,
объясняющих необходимость проведения той или иной политики в сфере
международных отношений (например, теории «естественных границ» Р. Хартшорна,
«окраинных зон» С. Коэна, теория «домино» и др.) или сохранения целостности
страны во внутриполитическом плане (разнообразные теории федерализма).
В настоящее время геополитические методы политического
регулирования способны оказывать серьезное влияние на решение правящими
режимами многих внешне- и внутриполитических проблем, например, в разрешении
конфликтов между центром и периферией; в организации
административно-государственного устройства нацменьшинств; в проведении
избирательных кампаний, выработке новых геостратегий в связи с окончанием «холодной войны» и т.д. Вместе с
тем очевидно, что детерминирующее влияние природной среды на политику не может
объяснить все другие факторы ее формирования и развития, а следовательно, и
сформировать достоверный концептуальный образ политики.
Биополитическая парадигма.
Биополитика как самостоятельная методология изучения
политики сложилась в основном в 70-х гг. XX в. в американской науке. Ее
сторонники рассматривают в качестве ведущего источника политического поведения
человека чувственные, физиологические, инстинктивные факторы, или так
называемые ультимативные (первичные) причины, отражающие видовое своеобразие
человека как живого существа и играющие решающую роль в его адаптации к условиям существования. Эта
первичная причинность создает у человека различного рода «склонности»,
«влечения», «предрасположенности», которые впоследствии опосредуются
разнообразными вторичными (проксиматичными) причинами - культурными обычаями,
традициями, моральными нормами и др., но при этом они ничуть не теряют своей
ведущей роли.
Такого рода теоретические установки опираются на ряд
естественнонаучных положений, в частности, на теорию естественного отбора Ч.
Дарвина, теорию «смешанного поведения» Н. Тинбергена, на исследования
агрессивности животных К. Лоренца, доктрину итальянских ученых Ц. Ламброзо и М.
Нордау о биологической природе господствующего класса, на биологизаторские
тенденции в позитивистской философии, натурализм и некоторые другие идеи. В
современном виде биологическая парадигма представляет собой сознательно сконструированную
теорию, базирующуюся на синтезе физиологии, генетики, биологии поведения,
экологии и эволюционистской философии. Если, к примеру, Э. Дюркгейм считал, что
биологизация культурных норм, связывающих субъектов политики, приводит к аномии
(распаду ценностных основ), а
впоследствии и к разрушению самой политической жизни, то сторонники
биологической парадигмы придерживаются прямо противоположных подходов. С их
точки зрения, примат инстинктивных, генетически врожденных свойств и качеств
людей только и может служить достаточным основанием для существования
политической сферы.
В принципе вся биометодология в политической науке
строится на признании наличия общих для человека и животного начал и понятий.
Для доказательства этого широко используется принцип антропоморфоза, приписывающий животным «человеческие» свойства (которыми
они не обладают или обладают частично), а затем снова транслирующий их на
человеческое поведение. Считается, например, что людей и животных роднит
генетическая приспособляемость к внешней среде, альтруизм (способность
уменьшать индивидуальную приспособляемость в пользу другой особи),
агрессивность, способность к взаимодействию и др. Таким образом, признается,
что существует единая для живых существ основа их поведения. И хотя сторонники
биополитических подходов далеки от признания схожести всех физиологических
признаков животного и человека, все же органическую предопределенность
политического поведения людей и политики в целом они под сомнение не ставят.
Основным объектом изучения биополитиков является
человеческое поведение, а исследовательской задачей - обоснование условий
сохранения его биологической первоосновы. При этом универсальной, объясняющей
загадки социальной и политической активности людей является формула-триада
австрийского этолога К. Лоренца «стимул-организм-реакция», которая задает
жесткую связь человеческих поступков с особенностями его генетической реакции.
Логично, что при таком подходе акцент делается на изучении политических чувств
человека (например, «политического здоровья», которое испытывает подчиненный
вблизи своего вождя, или чувство «обреченности» лидера, лишенного ожидаемой им
массовой поддержки, и т.д.). В силу этого главный источник политических
изменений (конфликтов, революций) видится в механизмах «передачи настроений» от
одного политического субъекта к другому.
Надо признать, что не все приверженцы биологического
подхода категоричны в признании односторонней зависимости политической жизни от
физиологически врожденных свойств человека. Так, немецкий ученый П. Майер
выдвинула концепцию двухуровневой модели человеческого поведения. По ее мнению,
аффекты и генетические качества человека регулируют его поведение только на
низшем уровне. На высшем же его активность направляется разумом, символами и
культурными нормами. Ведущим является высший уровень регуляции. В то же время
стремление упорядочить социальную и политическую деятельность человека на
низшем уровне за счет норм высшего уровня не может привести к успеху.
На Западе модели и установки биополитики широко
используются при изучении особенностей женского (В. Рудал, Е. Михан, А. Руш)
или возрастного стилей политического поведения, описания расовых и этнических
архетипов политического мышления и т.д. Для отечественного обществоведения
восприятие подобных теоретических установок, уяснение их рациональных начал
крайне затруднительны. Марксизм, долгие десятилетия царивший в духовной жизни
страны и задававший направленность не только теоретическому, но и обыденному
мышлению, по существу отрицал непосредственное влияние биологических свойств и
качеств людей на их политическое поведение. Маркс и его последователи полагали,
что биологическое начало может оказывать какое-либо влияние на политические
процессы только в «снятом», преобразованном на социальном уровне, виде. Роль таких биологических факторов, как пол,
возраст, темперамент человека, не только не изучалась, но и не осознавалась в
качестве политически значимой. Не удивительно поэтому, что в стране, где
лидеры-геронтократы (Л. Брежнев, К. Черненко) нанесли обществу немалый ущерб,
сама проблема влияния возраста и других подобных качеств людей на исполнение
политических ролей до недавнего времени попросту не существовала.
Оценивая значение биополитического подхода в целом,
можно сказать, что эвристически он не вправе претендовать более чем на статус
частной методики изучения политической жизни, поскольку всю гамму мотивов и
стимулов человеческого поведения в политической сфере невозможно редуцировать к
его биологическим основаниям. Тем не менее, хотя теоретическая дискуссия,
ведущаяся в науке относительно роли биополитики, еще далека от завершения,
многие ее положения можно с успехом использовать в прикладных исследованиях уже
сегодня.
Психологизаторская парадигма.
В специфических формах доминирование натуралистических
факторов при объяснении природы политики выражено и в психологизаторском
течении, сложившемся в основном в XVIII-XIX вв. на фоне кризисных событий в
европейской общественной мысли. С одной стороны, эти подходы явились острой
реакцией на ряд социологических теорий (прежде всего позитивизм О. Конта),
отрицавших право психологии на собственное существование, а с другой - они
представляли попытку объяснения (альтернативного учению Маркса) развития
социальных систем. У истоков этих поначалу весьма своеобразных учений стояли
такие ученые, как Г. Тард, Г. Лебон, Л. Гумплович, А. Дильтей, Э. Дюркгейм и
др. С их точки зрения, источником и фактором, объясняющим социальное и
политическое развитие, являются психологические свойства людей. Как писал,
например, Г. Тард, все общественные движения можно однозначно свести «к
первичным психологическим элементам, возникающим под влиянием примера и в
результате подражания»12. Если оставить за скобками особенности различных школ
и направлений, разделявших психологизаторскую парадигму, то следует признать,
что и сегодня, как и на заре ее появления, основной идеей психологизаторских
теорий служит сведение (редуцирование) всех политических явлений к
преобладающему влиянию психологических качеств человека.
Причем в качестве таких доминирующих свойств выступают,
как правило, психологические качества индивида или малой группы, которая, по
мнению американского ученого Г. Самнера, «представляется человеку центром
всего, и
12 Тард Г. Законы подражания. СПб., 1982. С. 38
все остальное шкалируется и оценивается по отношению к
ней»13. Подобные установки психологизаторская парадигма пытается распространить
и на изучение политической жизни в целом, в частности, интерпретируя таким
образом всю политическую историю. В этом смысле вся политическая жизнь в ее
временном протяжении объясняется скрытыми мотивами поведения индивидов и
широких социальных слоев. Иными словами, психологические факторы
рассматриваются не как звено, опосредующее влияние внешних и внутренних
факторов политического поведения, а как его самостоятельный и приоритетный
источник. Особый характер психологического доминирования - только не любых, а
лишь подсознательно накопленных чувств и эмоций - рассматривают в качестве
начала, объясняющего природу политического поведения, представители такого
специфического проявления данного направления, как психоанализ.
Однако, независимо от частных различий тех или иных школ
и направлений, можно констатировать, что редукционизм таких исследовательских
подходов явно недостаточен для создания непротиворечивого и доказательного
общеконцептуального образа политики. В то же время недостатки психологизма как
макротеоретической модели политики отнюдь не свидетельствуют о низком статусе
данного подхода на прикладном уровне. Напротив, такие методы получили самое
широкое распространение в поведенческих (бихевиористских) науках, изучающих
микрофакторы политического участия и адаптации граждан к внешней среде,
компоненты внутренней структуры и мотивации действий акторов и т.д. В этом
смысле психологизм, как и все названные разновидности натуралистической
парадигмы, довольно популярен в исследованиях различных фрагментов поля
политики. Обладая известной доказательной базой, они позволяют весьма зорко
рассматривать политические явления, обращая
13 Цит. по: Овчаренко В., Грицанов А. Социальный психологизм, Минск, 1990. С. 67. внимание на
такие их стороны и аспекты, которые не удается в полной мере отразить с помощью
иных теоретических конструкций.
|
